– Мы рассматриваем. Мы принимаем меры. Мы прорабатываем.
Год пройдет, два пройдет:
– Мы увязываем. Мы согласуем.
Расстроенный, изнервничавшийся и усталый Юрий Степанович пошел к архитектору, с которым он несколько дней не встречался. Если архитектор не найдет выхода и не поможет, то надо поставить крест над всем предприятием, – а одна мысль о подобной возможности убивала в нашем герое всю его не природную, а благоприобретенную энергию: нужно было, чтобы кто-то постоянно пополнял в нем запасы этой энергии, иначе он мог остановиться, как часы, в которых ослабла пружина.
Юрий Степанович в первый раз пришёл к архитектору, – Галактион Анемподистович никогда и не приглашал его к себе. В другое время и при других обстоятельствах Юрию Степановичу было бы чрезвычайно интересно узнать, что архитектор живет в полуразвалившемся деревянном домике, на мезонине, что в мезонин ведет очень узкая и крутая лестница, недоступная дневному освещению и не имеющая освещения искусственного. В другое время Юрий Степанович обратил бы внимание и на то, что дверь, ведущая в комнату архитектора, слишком мала, и, вероятно, подумал бы, каким образом богатырская фигура архитектора пролезает сквозь эту дверь – но в тот момент Бобров вовсе не был настроен обращать внимание на мелочи и только злился, что такая, казалось бы, простая задача – добраться до архитектора и поговорить с ним – затруднена долгими розысками и медленным шествием по темной лестнице.
Небольшую, не свыше установленной нормы комнату архитектора занимал широкий письменный, он же чертежный, стол, заваленный книгами, брошюрами, техническими журналами, каталогами и планами. Сам Галактион Анемподистович полулежал на столе, вычерчивая или исправляя какой-то проект. Он по обыкновению разговаривал сам с собою, то шептал, то ворчал, то посмеивался, и даже не заметил прихода неожиданного гостя.
– Я к вам, – громко сказал Бобров.
Галактион Анемподистович вздрогнул, испуганно поглядел на посетителя, улыбнулся.
– Заработался и не слыхал.
Он по-простонародному засуетился, стараясь как можно лучше принять своего гостя.
– Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, я вас сейчас чайком угощу.
Бобров попытался отговориться тем, что очень занят, что он пришел по весьма важному делу, но Галактион Анемподистович не слушал.
– Важные дела, так их, значит, с кондачка решать надо, что ли. За чаем-то много способнее будет. У моего покойного батюшки такое правило было: если с кем по маловажному делу поговорить – квасок, поважнее – чаек, а самое важное дело – водочка. Может быть, по важности вашего дела водочка полагается? Отыщем и водочку.
– Я не знаю…
– Вы то не знаете, так я знаю. Нервны вы очень, ух как нервны. Разве с такими нервами можно дело делать. Спокойненько надо, потихоньку, да полегоньку, не торопясь. Дело не волк, в лес не убежит, как говорится. А вы все хотите – трах, трах – вот и готово. Этак расстреливать можно, а не города строить. Да что вы стоите-то, присаживайтесь!
Бобров осмотрел всю комнату, но никакого подобия стула не нашел.
– На кровать садитесь, стульев не держим, тесновато. Я и в новых квартирах планую сейчас, чтобы поменьше стульев. Очень это удобно по-деревенски – лавка вдоль стены. Лавку откроешь, а там всякое добро лежит, – что те сундук. Эх, теснота, теснота!
Планы были отодвинуты в сторону, и на стол поставлен графинчик.
– С петушком – старина матушка. Мы люди, извините, старые и старым дорожим. Вот кроватка эта, на которой вы сидите сейчас, – тоже старина. Ей лет полсотни будет. Игнатий Мироныч строил – знаменитый столяр был здесь в свое время. Такой строитель, каких теперь не найдешь.
Разговаривая таким образом, Галактион Анемподистович достал селедку, аккуратно, не торопясь, снял с нее шкурку, отщипнув с хвоста, вынул косточку, распластал голову на тарелке, разрезал селедку на равные части, достал из шкафчика бутылочку масла, вынул пробку, вытер горлышко и полил селедку маслом, стараясь не вылить из бутылки больше, чем нужно, и потом опять, заткнув пробку, поставил бутылку обратно.
– Вы, небось, смотрите, какой я повар хороший? Меня и этому делу учили. Кто учил? Нужда учила. А теперь и нет нужды, а все сам хозяйствую. Жену бы завести – плутовато улыбнувшись, добавил он, да староват я…
– Вы еще совсем молодой человек, – польстил Бобров.
Галактион Анемподистович обрадовался.
– Вот, вот, именно, молодой! Я тоже так думаю, а скажешь кому – не верят. Такой недоверчивый народ пошел. Ну, так проглотим по рюмочке, а там и чаек вскипит. Да вы не торопитесь закусывать – эх, молодежь, молодежь, и пить как следует не умеют. Вкус надо почувствовать, вот что! Выпей, минуточку подожди, потом селедку. Хорошо? А у вас все не так, не порядком, торопитесь куда-то, а жизнь прошла, вы ее и не раскусили как следует.
– У меня дело, – заикнулся Бобров.
– Погодите, дойдем и до дела. Вторая, как говорится, – соколом. Ну-ка еще!
Пил и закусывал Галактион Анемподистович так, как, по свидетельству поэта, пили и ели наши далекие предки: нескоро, но зато с особенным вкусом и даже, можно сказать, с мистической глубиной. Глядя на то, как он отламывает кусок черного хлеба и как он кладет его в рот, казалось, что нет ничего на свете вкуснее черного хлеба с кусочком политой подсолнечным маслом астраханской селедки. Бобров, глядя на Галактиона Анемподистовича, не мог не заразиться его аппетитом, и после третьей рюмки ему стало казаться, что, действительно, дело не волк, в лес не убежит, что поговорить они еще успеют, и что действительно лучше выпить стакан горячего чая и поболтать за чаем о пустяках.
Наконец, настал момент и для делового разговора.
– Ну, что наш план? Накануне краха? Да?
Галактион Анемподистович сказал эти страшные для Боброва слова с улыбочкой, словно давно знал, с чем пришел Бобров, и давно обдумал, как ему следует действовать. Эта улыбка ободрила Юрия Степановича. Уже без всякой нервности и озлобления он спокойно повторил архитектору рассказ о своих хождениях и мытарствах, о логическом Ратцеле, о Ерофееве и, наконец, рассказал о приеме у председателя.
Когда Бобров кончил, Галактион Анемподистович подмигнул ему и о плутовской усмешкой спросил:
– Что ж? Закрываем лавочку?
– Как же так? Нельзя, – горячо возразил Бобров.
– А вы таким пришли, что хоть дело бросай. Я и сам прекрасно понимаю, что нельзя. Вот тут-то и упираемся мы с вами, милейший Юрий Степанович, в основной вопрос всякого строительства, о котором я имел честь в свое время докладывать. Что ж вы думали, что вас так сразу и послушают? Стройте, мол, Юрий Степанович, вот вам миллион, вот вам два. Не-ет. Каждую копеечку выстрадать надо, а в случае чего и душу погубить.
Галактион Анемподистович нагнулся к самому уху Боброва, глаза его засветились яркой зловещей полудикой улыбкой:
– Как это бывает: сидите вы вот так в комнатке один – думаете. На дворе, понимаете, ветер воет, в трубе поет, мыши, понимаете, скребутся. Положение отчаянное. Безвыходное положение. И вот вы берете веревку и начинаете ее тихонечко к потолку прилаживать. Приладили – все хорошо, петельку завязали – и на шею. Только ногой табуретку, и тррах!
Галактион Анемподистович для большей образности размахнулся рукой и уронил со стола стакан.
– Э, ничего, это к добру… Трах – и все кончено. А под ногами у вас чёртик болтается. Обыкновенный, этажный чёртик, с рожками и хвостиком. – «Подпишись, – говорит, – все у тебя будет… А мне только одно и нужно – твоя душа…»
Галактион Анемподистович откинулся на спинку единственного стула и мелким, мелким смешком расхохотался в лицо Боброву.
– «Пьяный, что ли с трех рюмок напился?» – подумал Юрий Степанович и вслух спросил: – Уж не хотите ли вы сыграть в этом деле роль чёрта?
Галактион Анемподистович с радостью ухватился за этот вопрос:
– Ага! Поняли, наконец, молодой человек. Да, если бы я самим нечистым духом не был, разве ж мы бы сидели сейчас вдвоем? Разве ж вы бы ко мне пришли? Никогда бы не пришли. А я вас все завлекал, завлекал, а теперь стой. Птичка в моих руках. Что? Не хотите ли еще рюмочку – неожиданно предложил он и первый опрокинул в рот свою рюмку.
